Неточные совпадения
Выйдя очень молодым блестящим офицером из школы, он сразу попал в колею богатых петербургских
военных.
Хотя он и ездил изредка в петербургский свет, все любовные интересы его
были вне света.
Всё это вместе произвело на Катавасова неприятное впечатление, и, когда добровольцы вышли на станцию
выпить, Катавасов
хотел в разговоре с кем-нибудь поверить свое невыгодное впечатление. Один проезжающий старичок в
военном пальто всё время прислушивался к разговору Катавасова с добровольцами. Оставшись с ним один-на-один, Катавасов обратился к нему.
— Я только
хочу сказать, что те права, которые меня… мой интерес затрагивают, я
буду всегда защищать всеми силами; что когда у нас, у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать мои права образования, свободы. Я понимаю
военную повинность, которая затрагивает судьбу моих детей, братьев и меня самого; я готов обсуждать то, что меня касается; но судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешу-дурачка судить, — я не понимаю и не могу.
Как ни велик
был в обществе вес Чичикова,
хотя он и миллионщик, и в лице его выражалось величие и даже что-то марсовское и
военное, но
есть вещи, которых дамы не простят никому,
будь он кто бы ни
было, и тогда прямо пиши пропало!
В качестве генеральского сына Николай Петрович —
хотя не только не отличался храбростью, но даже заслужил прозвище трусишки — должен
был, подобно брату Павлу, поступить в
военную службу; но он переломил себе ногу в самый тот день, когда уже прибыло известие об его определении, и, пролежав два месяца в постели, на всю жизнь остался «хроменьким».
Летом, на другой год после смерти Бориса, когда Лидии минуло двенадцать лет, Игорь Туробоев отказался учиться в
военной школе и должен
был ехать в какую-то другую, в Петербург. И вот, за несколько дней до его отъезда, во время завтрака, Лидия решительно заявила отцу, что она любит Игоря, не может без него жить и не
хочет, чтоб он учился в другом городе.
Но ехать домой он не думал и не поехал, а всю весну, до экзаменов, прожил, аккуратно посещая университет, усердно занимаясь дома. Изредка, по субботам, заходил к Прейсу, но там
было скучно,
хотя явились новые люди: какой-то студент института гражданских инженеров, длинный, с деревянным лицом, драгун, офицер Сумского полка, очень франтоватый, но все-таки похожий на молодого купчика, который оделся
военным скуки ради. Там все считали; Тагильский лениво подавал цифры...
На другой день, а может
быть и дня через два после посещения переводчиков, приехали три или четыре лодки, украшенные флагами, флажками, значками, гербами и пиками — все атрибуты
военных лодок,
хотя на лодках
были те же голые гребцы и ни одного солдата.
Мы подвергались опасностям и другого рода,
хотя не морским, но весьма вероятным тогда и обязательным, так сказать, для
военного судна, которых не только нельзя
было избегать, но должно
было на них напрашиваться. Это встреча и схватка с неприятельскими судами.
Они посредством его, как другие посредством
военных или административных мер, достигли чего
хотели, то
есть заняли земли, взяли в невольничество, сколько им нужно
было, черных, привили земледелие, добились умеренного сбыта продуктов и зажили, как живут в Голландии, тою жизнью, которою жили столетия тому назад, не задерживая и не подвигая успеха вперед.
Не дети ли, когда думали, что им довольно только не
хотеть, так их и не тронут, не пойдут к ним даже и тогда, если они претерпевших кораблекрушение и брошенных на их берега иностранцев
будут сажать в плен, купеческие суда гонять прочь, а
военные учтиво просить уйти и не приходить?
Нынче на суде она не узнала его не столько потому, что, когда она видела его в последний раз, он
был военный, без бороды, с маленькими усиками и
хотя и короткими, но густыми вьющимися волосами, а теперь
был старообразный человек, с бородою, сколько потому, что она никогда не думала о нем.
Мы
хотим только указать, что мещанство, напротив, ни к чему не обязывает, ни даже к
военной службе, если только
есть охотники, то
есть обязывает, per fas et nefas, [правдою и неправдою (лат.).] иметь собственность.
Я ее полюбил за то особенно, что она первая стала обращаться со мной по-человечески, то
есть не удивлялась беспрестанно тому, что я вырос, не спрашивала, чему учусь и хорошо ли учусь,
хочу ли в
военную службу и в какой полк, а говорила со мной так, как люди вообще говорят между собой, не оставляя, впрочем, докторальный авторитет, который девушки любят сохранять над мальчиками несколько лет моложе их.
Для служащих
были особые курсы после обеда, чрезвычайно ограниченные и дававшие право на так называемые «комитетские экзамены». Все лентяи с деньгами, баричи, ничему не учившиеся, все, что не
хотело служить в
военной службе и торопилось получить чин асессора, держало комитетские экзамены; это
было нечто вроде золотых приисков, уступленных старым профессорам, дававшим privatissime [самым частным образом (лат.).] по двадцати рублей за урок.
Результатом этого разговора
было то, что я, мечтавший прежде, как все дети, о
военной службе и мундире, чуть не плакавший о том, что мой отец
хотел из меня сделать статского, вдруг охладел к
военной службе и
хотя не разом, но мало-помалу искоренил дотла любовь и нежность к эполетам, аксельбантам, лампасам.
Чиновник повторил это во второй и в третьей. Но в четвертой голова ему сказал наотрез, что он картофель сажать не
будет ни денег ему не даст. «Ты, — говорил он ему, — освободил таких-то и таких-то; ясное дело, что и нас должен освободить». Чиновник
хотел дело кончить угрозами и розгами, но мужики схватились за колья, полицейскую команду прогнали;
военный губернатор послал казаков. Соседние волости вступились за своих.
Можно
было предположить, что между ними многие и хмельные,
хотя на вид некоторые
были в франтовских и изящных костюмах; но тут же
были люди и весьма странного вида, в странном платье, с странно воспламененными лицами; между ними
было несколько
военных;
были и не из молодежи;
были комфортно одетые, в широко и изящно сшитом платье, с перстнями и запонками, в великолепных смоляно-черных париках и бакенбардах и с особенно благородною,
хотя несколько брезгливою осанкой в лице, но от которых, впрочем, сторонятся в обществе как от чумы.
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом деле важного лица, кроме его супруги, тут
был, во-первых, один очень солидный
военный генерал, барон или граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных дел и чуть ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые знают всё, «кроме разве самой России», человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими деньгами,
хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
Был еще за городом гусарский выездной манеж, состроенный из осиновых вершинок и оплетенный соломенными притугами, но это
было временное здание.
Хотя губернский архитектор, случайно видевший счеты, во что обошелся этот манеж правительству, и утверждал, что здание это весьма замечательно в истории
военных построек, но это нимало не касается нашего романа и притом с подробностью обработано уездным учителем Зарницыным в одной из его обличительных заметок, напечатанных в «Московских ведомостях».
Вихров, после того, Христом и богом упросил играть Полония — Виссариона Захаревского, и хоть
военным, как известно, в то время не позволено
было играть, но начальник губернии сказал, что — ничего, только бы играл; Виссарион все хохотал: хохотал, когда ему предлагали, хохотал, когда стал учить роль (но противоречить губернатору, по его уже известному нам правилу, он не
хотел), и говорил только Вихрову, что он боится больше всего расхохотаться на сцене, и игра у него выходила так, что несколько стихов скажет верно, а потом и заговорит не как Полоний, а как Захаревский.
— Потом вспомнил, а вчера забыл. Об деле действительно
хотел с тобою поговорить, но пуще всего надо
было утешить Александру Семеновну. «Вот, говорит,
есть человек, оказался приятель, зачем не позовешь?» И уж меня, брат, четверо суток за тебя продергивают. За бергамот мне, конечно, на том свете сорок грехов простят, но, думаю, отчего же не посидеть вечерок по-приятельски? Я и употребил стратагему [
военную хитрость]: написал, что, дескать, такое дело, что если не придешь, то все наши корабли потонут.
Инвалидный начальник,
хотя уж имел усы и голову седые и лицо, сплошь покрытое морщинами, но, вероятно, потому, что
был военный и носил еще поручичьи эполеты, тоже изъявил желание танцевать. Он избрал себе дамою дочь исправника и стал визави с Кадниковым.
На нем
была незатасканная фуражка, тонкая, немного странного лиловатого цвета шинель, из-под борта которой виднелась золотая цепочка часов; панталоны со штрипками и чистые, блестящие,
хотя и с немного стоптанными в разные стороны каблуками, опойковые сапоги, но не столько по этим вещам, которые не встречаются обыкновенно у пехотного офицера, сколько по общему выражению его персоны, опытный
военный глаз сразу отличал в нем не совсем обыкновенного пехотного офицера, а немного повыше.
— Тебе я могу рассказать — видишь ли — ведь ты
был на бастионах? (Гальцин сделал знак согласия,
хотя он
был только раз на одном 4-м бастионе). Так против нашего люнета
была траншея, — и Калугин, как человек неспецияльный,
хотя и считавший свои
военные суждения весьма верными, начал, немного запутанно и перевирая фортификационные выражения, рассказывать положение наших и неприятельских работ и план предполагавшегося дела.
Что ж, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел,
было — дурное дело? Ничуть. «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало
быть, они знали что-то такое, чего я не знал», — думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался — и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в
военную службу, как
хотел прежде, и не только не служил в
военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился.
Александров быстро,
хотя и без большого удовольствия, сбежал вниз. Там его дожидался не просто шпак, а шпак, если так можно выразиться, в квадрате и даже в кубе, и потому ужасно компрометантный.
Был он, как всегда, в своей широченной разлетайке и с таким же рябым, как кукушечье яйцо, лицом, словом, это
был знаменитый поэт Диодор Иванович Миртов, который в свою очередь чувствовал большое замешательство, попавши в насквозь
военную сферу.
— Насчет здоровья, я не думаю, чтобы нам,
военным,
было вредно плотно
поесть: как прошагаешь в день верст пятнадцать, так и не почувствуешь даже, что
ел; конечно, почитать что-нибудь не
захочешь, а скорей бы спать после того.
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо
было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что
хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в
военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Отказываются от всякого участия в
военных приготовлениях и в войске потому, что не
хотят и не могут
быть палачами и не
хотят готовиться к палачеству.
Так это сказано в русском
военном уставе и точно то же,
хотя и другими словами, сказано во всех
военных уставах, как оно и не может
быть иначе, потому что в сущности на этом обмане освобождения людей от повиновения богу или своей совести и замене этого повиновения повиновением случайному начальнику основано всё могущество войска и государства.
И если теперь уже
есть правители, не решающиеся ничего предпринимать сами своей властью и старающиеся
быть как можно более похожими не на монархов, а на самых простых смертных, и высказывающие готовность отказаться от своих прерогатив и стать первыми гражданами своей республики; и если
есть уже такие
военные, которые понимают всё зло и грех войны и не желают стрелять ни в людей чужого, ни своего народа; и такие судьи и прокуроры, которые не
хотят обвинять и приговаривать преступников; и такие духовные, которые отказываются от своей лжи; и такие мытари, которые стараются как можно меньше исполнять то, что они призваны делать; и такие богатые люди, которые отказываются от своих богатств, — то неизбежно сделается то же самое и с другими правительствами, другими
военными, другими судейскими, духовными, мытарями и богачами.
Сами осажденные смеялись над сею
военной хитростию,
хотя им
было не до смеха; а Падуров, в одном из своих писем, язвительно упрекал губернатора его неудачной выдумкой, предрекая ему гибель и насмешливо советуя покориться самозванцу.
Впрочем, Негров и без мундира мог тогда еще нравиться;
хотя ему
было под сорок, но, благодаря доброму здоровью, он сохранил себя удивительно, и, от природы не слишком речистый, он имел ту развязность, которую имеют все
военные, особенно служившие в кавалерии; остальные недостатки, какие могла в нем открыть невеста, богато искупались прекрасными усами, щегольски отделанными на тот раз.
Пепко расстегнул свою
военную курточку, сел на стул, как-то особенно широко расставив ноги, и сделал паузу, ожидая от меня знаков восторга. Увы! он их не дождался, а даже, наоборот, почувствовал, что мы сейчас
были гораздо дальше друг от друга, чем до его отъезда в Сербию. Достаточно сказать, что я даже не ответил ему на его белградское письмо. Вид у него
был прежний, с заметной
военной выправкой, — он точно постоянно
хотел сделать налево кругом. Подстриженные усы придавали вид сторожа при клинике.
Наш эшелон
был сто человек, а в Тамбове и Воронеже прибавилось еще сто человек, и начальник последних, подпоручик Архальский, удалец хоть куда, веселый и шумный, как старший в чине, принял у Прутникова командование всем эшелоном,
хотя был моложе его годами и, кроме того, Прутников до
военной службы кончил университет.
Гурмыжская. Не знаю. Я его готовила в
военную службу. После смерти отца он остался мальчиком пятнадцати лет, почти без всякого состояния.
Хотя я сама
была молода, но имела твердые понятия о жизни и воспитывала его по своей методе. Я предпочитаю воспитание суровое, простое, что называется, на медные деньги; не по скупости — нет, а по принципу. Я уверена, что простые люди, неученые, живут счастливее.
— Да сама-то она перед смертию бог знает какие
было планы строила, — отвечал, кашлянув, Елпидифор Мартыныч, — и требовала, чтоб ребенка отвезли в Швейцарию учить и отдали бы там под опекунство какого-то философа, ее друга!.. Не послушаются ее, конечно!.. Николай Гаврилыч просто
хочет усыновить его и потом, говорит, всего вероятнее, по
военной поведу…
№ 1.Директор, генерал-майор Перский (из воспитанников лучшего времени Первого же корпуса). Я определился в корпус в 1822 году вместе с моим старшим братом. Оба мы
были еще маленькие. Отец привез нас на своих лошадях из Херсонской губернии, где у него
было имение, жалованное «матушкою Екатериною». Аракчеев
хотел отобрать у него это имение под
военное поселение, но наш старик поднял такой шум и упротивность, что на него махнули рукой и подаренное ему «матушкою» имение оставили в его владении.
— Ну, если, граф, вы непременно этого
хотите, то, конечно, я должен… я не могу отказать вам. Уезжайте же скорее отсюда, господин Данвиль; советую вам
быть вперед осторожнее: император никогда не любил шутить
военной дисциплиною, а теперь сделался еще строже. Говорят, он беспрестанно сердится; эти проклятые русские выводят его из терпения. Варвары! и не думают о мире! Как будто бы война должна продолжаться вечно. Прощайте, господа!
— Да разве
есть что-нибудь невозможного для
военного человека? Конечно, если догадаются, что вы не то, чем
хотите казаться, так вас, без всякого суда, расстреляют. Впрочем, этого бояться нечего: надобно только
быть сметливу, не терять головы и уметь пользоваться всяким удобным случаем.
— А я отправлюсь к Раппу. Мне сказывали, что у него сегодня
военный совет; и
хотя я не приглашен, но это все равно: где толкуют о
военных действиях, там Шамбюр лишним
быть не может. Прощайте!
— Тише! Бога ради тише! Что вы? Я не слышал, что вы сказали… не
хочу знать… не знаю… Боже мой! до чего мы дожили! какой разврат! Ну что после этого может
быть священным для нашей безумной молодежи? Но извините: мне надобно исполнить приказание генерала Дерикура. Милостивый государь! — продолжал жандарм, подойдя к Рославлеву, — на меня возложена весьма неприятная обязанность; но вы сами
военный человек и знаете, что долг службы… не угодно ли вам идти со мною?
— Так поэтому он и кавалерист? — возразил Зарядьев. — Да разве у этих французов
есть какая-нибудь форма? Кто как
хочет, так и одевайся. Насмотрелся я на эту вольницу: у одного на мундире шесть пуговиц, у другого восемь; у этого портупея по мундиру, у того под камзолом; ну вовсе на
военных не походят. Поглядел бы я на их ученье — то-то, чай, умора! А уж как они ретировались из Москвы — господи боже мой!.. Кто в дамском салопе, кто в лисьей шубе, кто в стихаре — ну сущий маскарад!
Генерал
хотел было сказать жене, что теперь нужны
военные люди, а не статские; но зная, что Татьяну Васильевну не урезонишь, ничего не сказал ей и, не спав три ночи сряду, чего с ним никогда не случалось, придумал, наконец, возобновить для графа упраздненное
было прежнее место его; а Долгову, как человеку народа, вероятно, хорошо знающему сельское хозяйство, — логически соображал генерал, — поручить управлять их огромным имением в Симбирской губернии, Татьяна Васильевна нашла этот план недурным и написала своим просителям, что им
будут места.
Четырнадцати лет определили его в
военную службу; он служил тихо, исправно, терпел постоянно нужду,
был во многих сражениях и получил несколько легких ран; он не имел никаких знаков отличия,
хотя формулярный список его
был так длинен и красноречив, что, кажется, должно бы его обвешать всякими орденами.
Хотя у отца, до моего 15-ти летнего возраста,
было, как я потом узнал, в Новоселках, Скворчем и на Тиму — всего при трехстах душах 2200 десятин, из коих 700 находилось в пользовании крестьян, тем не менее отец как превосходный хозяин мог бы жить безбедно, если бы не долги, оставшиеся еще с
военной службы, вследствие увлечения картами. Уплата частных и казенных процентов сильно стесняла и омрачала и без того мало общительный нрав отца.
Первое, чем повредил им Михаил, выразилось тем, что ни Брянчанинов, ни Чихачев не
захотели воевать и не могли сносить ничего того, к чему обязывала их
военная служба, для которой они
были приготовлены своим специальным
военным воспитанием.
«Монахи» не
хотели ни убивать людей, ни обворовывать государства и потому, может
быть по неопытности, сочли для себя невозможною инженерную и
военную карьеру и решили удалиться от нее, несмотря на то, что она могла им очень улыбаться, при их хороших родственных связях и при особенном внимании императора Николая Павловича к Брянчанинову.
Тогда даже и Волокиты (самый безнадежный народ, больше всё из
военных)
захотят чему-нибудь выучиться, потому что иначе им не на что
будет не только одеться со вкусом, но даже и убрать свои волосы…